Рубрика: Статьи

Знаете, в последнее время много у нас стали писать про Михаила Лифшица. И самое главное, пишут о нём теперь всегда только в самом хвалебном тоне. Дескать, великий советский философ, эстетик, энциклопедист, вольнодумец и прочая, и прочая, и прочая… Читать далее «Тов. Марат: Почему я не лифшицианец?»

Товарищ Овод написал обзорную статью по мотивам своего недавнего путешествия в Беларусь. Мы очень просим другие левые движения распространить материал нашего активиста, который рисковал жизнью, чтобы донести до нас информацию.

Читать далее «Тов. Овод: О революции в Беларуси»

Нужно сразу уточнить, что нижеследующий текст адресован новичкам, недавно связавшим свою жизнь с революцией и пока не имеющим опыта Читать далее «Даниил Донской: Гайд по агитации с помощью листовок»

Первого марта 1881-го года пожизненный срок императора Александра II Вешателя обнулился окончательно и бесповоротно. Игнатий Гриневицкий, который своей рукой поставил точку в деле обнуления тирана, сказал в своем предсмертном письме: «Это необходимо для дела свободы, так как тем самым значительно пошатнется то, что хитрые люди зовут правлением монархическим, неограниченным, а мы – деспотизмом…»

На Екатерининском канале Игнатий Гриневицкий бросал в царя вторую бомбу. Бросал почти вплотную, чтобы во что бы то ни стало завершить дело Исполнительного комитета «Народной воли». Революционер погиб, и ценой своей жизни довел до конца план покушения. Тирана не стало.

Первую бомбу бросал Николай Рысаков. В результате взрыва карета царя остановилась, Рысаков же был схвачен. Андрей Желябов, член Исполнительного комитета «Народной воли», который занимался подготовкой цареубийства с лета 1879 года, был арестован за два дня до покушения, 27 февраля. Узнав о смерти Александра II, и об аресте Рысакова, он потребовал своего привлечения к делу 1-го марта в качестве обвиняемого. Прокурору судебной палаты он подал следующее заявление:

«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы, если Рысакова намерены казнить, – было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения».

Из этого заявления становится понятным, что громкий суд Желябов намеревался превратить в трибуну для революционной пропаганды. В его планы входило сделать политические заявления программного характера в ходе процесса. К этому мы еще вернемся. Арестованный же Рысаков оказался совершенно не готов к своей новой роли – к роли подсудимого революционера. Испуганный картинами скорого неизбежного повешения, о котором красочно и живо ему рассказывали следователи, лишенный сна постоянными допросами, он начал сдавать. Началось «сотрудничество» совершенно невинно – Рысаков подтвердил на очной ставке, что это Желябов планировал покушение и выбрал его, Рысакова, на роль бомбиста. Не секретная в общем информация – ведь Желябов и сам этого не отрицал. Но потом в руках у следствия оказались и более важные сведения. В ночь с 2 на 3 марта полиция нагрянула на указанную Рысаковым конспиративную квартиру, где находились народовольцы Николай Саблин и Геся Гельфман. Саблин отстреливался и выпустил последний патрон себе в висок. Гельфман была арестована. На следующий день в этой же квартире в полицейскую засаду угодил не знавший о провале участник народовольческой боевой рабочей дружины Тимофей Михайлов. Он, как и Саблин, оказал вооруженное сопротивление при аресте и ранил из своего револьвера двух полицейских чинов. Тимофей Михайлов входил 1-го марта в число бомбистов. Однако он отрицал свое участие в цареубийстве и прямых улик его участия в покушении у следствия не имелось. За исключением признательных показаний Рысакова, на которых в итоге строилось обвинение.

Софья Перовская, участница Исполнительного Комитета «Народной Воли», которая в ходе подготовки покушения проживала вместе с Желябовым, была узнана на улице и арестована 10-го марта. На следствии Рысаков подтвердил, что Перовская осуществляла организаторскую работу: начертила план действий, указала участникам цареубийства их исходные позиции и раздала бомбы. 17-го марта арестовали Николая Кибальчича. На очной ставке Рысаков указал на него, как на «техника», который, вместе с Софьей Перовской, принес в день покушения бомбы на конспиративную квартиру. Согласно его показаниям, «техник» также провел короткий инструктаж о принципе действия метательных снарядов. Впрочем Кибальчич не отрицал на следствии, что с лета 1879 года он занимался изготовлением взрывчатки для исполнения назначенной Исполнительным Комитетом «Народной Воли» цели – цареубийства. Никаких неизвестных полиции имен он при этом конечно же не называл.

Первомартовцев судило Особое присутствие Правительствующего сената, созданное во время правления Александра II специально для рассмотрения политических дел. Суд стал чрезвычайно громким событием, к которомы было приковано внимание российской общественности и международного социалистического движения; его протоколы, вместе с «обвинительным актом» (обвинительным заключением) и приговором были напечатаны впоследствии отдельным изданием. Андрей Желябов использовал процесс для освещения позиции Исполнительного Комитета «Народной Воли» , и поэтому отказался от адвоката. Защитник, который предъявлял бы суду «смягчающие обстоятельства», и тем самым частично оттенял бы политическую составляющую дела, ему был не нужен. При этом с юридической точки зрения он сделал все возможное для спасения Тимофея Михайлова, у которого были шансы избежать виселицы. При даче показаний на судебном следствии Желябов прямо отрицал, что Михайлов входил в число отобранных Исполнительным Комитетом бомбистов. А во время допроса квартирной хозяйки Рысакова, признавшей в Михайлове одного из посетителей своего жильца, он утверждал, что его свидетельница там никак не могла там видеть поскольку «посетители сидели затылками к дверям, так, что их лиц не было видно». Но все эти доказательства невиновности, которые, с точки зрения права, суд должен был принять во внимание, Особое присутствие Правительствующего сената проигнорировало. Тимофея Михайлова приговорили к смертной казни на основании показаний одного только сломленного Рысакова. Напоминает наши дни, не так ли?

Не меньше похоже на современность выступление прокурора Муравьева. Читая его хорошо подготовленную, идеологизированную обвинительную речь, невозможно не подумать о нынешней государственной пропаганде за поправки в конституцию. Свое выструпление прокурор начинает призывом к возмездию за гибель «Мудрого Законодателя обновленной России». Напоминает хвалебные оды нынешнему монарху. Революционное движение и вообще любая оппозиция царской власти определяется прокурором как явления «не русские», противоречащие «русскому духу», враждебные России. Социализм объявлялся «западным недугом», его приверженцы – отщепенцами, оторванными от общества изгнанниками. Здесь реакционное краснобайство Муравьева достойно цитирования:

«Сомнения нет и быть не может – язва неорганическая, недуг наносной, пришлый, приходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду».

Русский народ, которому, по мнению Муравьева, социализм был чужд, описывается в очень «скрепоносном» духе: «Существующий народный строй верит в в Бога Всемогущего и Всеблагого, исповедует Христа Спасителя, в религии ищет и находит утешение, силы и спасение». Такая вот вечная российская скрепа, навязываемая народу сверху – молчать в ответ на бесконечные страдания и «утешаться» религией. Вообще, невольно возникает вопрос, уж не в обвинительных ли речах сановников романовских времен искали сегодняшние пропагандисты вдохновения, когда они креативили рекламные компании за поправки в конституцию? Ведь сходства формулировок очевидны, несмотря на временной отрывок в 140 лет.

Что противовопостовлял Желябов на процессе этим государственническим идолам – империи, «русской почве» (уж не отсюда ли «русский мир»?), официальной религии? Революционер рассмеялся, когда прокурор в своем патриотическом порыве отправлял всех подсудимых на виселицу. Муравьев прервал обвинительную речь и произнес знаменитую фразу: «когда люди плачут, Желебовы смеются!» Но ведь без смеха прокурорское лицемерие слушать было трудно. По поводу «христолюбия», которой прикрывалась царская власть, народоволец еще в самом начале процесса заявил, что отрицая православие, считает учение Иисуса Христа своим нравственным побуждением и что «вера без дел – мертва есть, и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых, и если нужно, то за них и пострадать». То есть религиозному «утешению», которым царская власть пыталась держать народ в покорности, революционер противопоставлял деятельное сострадание и сопротивление. Позже, во время прений, Желябов, постоянно прерываемый судьями, успел сказать, что народные интересы не имеют ничего общего с интересами российской власти. Первые поколения российских социалистов, которые шли в народ, узнали подлинные интересы простых людей. Этим социалисты отличались от властных пропагандистов, лживых проповедников «смирения» и «утешения». Народным мечтам отвечало социалистическое учение, с которым его знакомили молодые вольнодумцы. Однако правительственные репрессии помешали мирной работе. Правительство и его репрессивный аппарат стали непреодолимым препятствием на пути просветительской и агитационной деятельности, утверждал Желябов, а выходом стал политический террор. По мнению Желябова, даже если бы террористические акты не вызвали революционный взрыв, они привели бы к серьезной демократизации общественной жизни. Соответственно, более широкая социалистическая агитационная работа стала бы возможной. Цареубийство и политический террор – вот что, по мнению подсудимого революционера, выражало народные чаяния в условиях тирании и ожесточенных правительственных репрессий.

Здесь надо отметить, что выступление Желябов отражало официальную позицию Исполнительного комитета «Народной Воли», но не всех народников-сторонников революционного террора. Согласно Желябову, террор в общем носил ограниченный характер и должен был направляться исключительно против политической верхушки империи. Он сказал в частности: «Оставляя деревню, я понимал, что главный враг партии народолюбцев-социалистов – власти». Смыслом цареубийства являлись таким образом политические реформы с целью демократизации общества. Если бы политической свободы стало больше, террор мог бы прекратиться, утверждал Желябов. В своем выступлении на суде он опровергал утверждение прокурора, что идеология «Народной Воли» отражена в брошюре революционера и будущего выдающегося ученого Николая Морозова «Террористическая борьба»; согласно Морозову, террор являлся основным методом завоевание политической и экономической свободы угнетенными классами и должен был принять массовый характер. Согласно позиции Желябова на суде, террористическая деятельность отводилась относительно узкой группе революционеров, террор оставался инструментом завоевания политических перемен, а не основой стратегии социалистического преобразования общества.

Последнее поколение народовольцев в лице Александра Ульянова и его товарищей из «Террористической фракции партии ”Народная Воля»” , а также левые народники – максималисты и левые эсеры – в своей теории пошли по пути Морозова, а не Желябова. Но Андрей Желябов все равно стал олицетворением этического идеала для революционера. Его смелость на суде, перед лицом неминуемой казни, вдохновляли борцов за народное дело на новые подвиги. И сегодня мы знаем, что нигде слово борца не звучит так громко и чисто, как на суде, когда оно бросается в лицо прокурорам и судьям.

А что стало с Рысаковым, решившим малодушием купить себе жизнь? Ни показания на Михайлова и остальных, ни сдача всей известной ему информации о «Народной Воли», ни ходатайства адвоката о снисхождении в связи с его 19-ти летним возрастом не спасли Рысакова от петли. Он подал прошение о помиловании, но и в этом ему было отказано. В день приведения приговора в исполнение, 3 апреля 1881 года, жандармы откровенно издевались над Рысаковым. Его повесили последним, после того, как под тяжестью тела довольно крупного Тимофея Михайлова два раза обрывалась веревка, и после того, как Андрею Желябову палач затянул петлю под подбородком, что сильно продлило физические мучения. Страшно даже представить, в каком состоянии находился цеплявшийся любой ценой за жизнь Рысаков, когда очередь дошла до него. Российское государство охотно упивается страданиями однажды оступившегося, использованного, добровольно согласившегося на роль ничтожества.

Сегодня это государство с его «исторической преемственностью» закрепляет власть обнулившегося президента с помощью все тех же скреп, которыми прокурор Муравьев сотрясал воздух на суде над первомартовцами. Великая Россия, добрый царь и терпеливый, смиренный народ – сегодня, как и прежде, этими словами прикрывается безграничная власть и роскошь верхов, и забитость, бесправие, нищета простых людей. Во имя этих скреп выносятся жестокие приговоры. Тогда Андрей Желябов смог нанести этому государству сокрушительный удар. Как революционной борьбой, так и своим бесстрашием на суде.

Алексей Макаров

Точка зрения авторов статей на портале leftblock.org является их личным мнением и может не совпадать с мнением редакции портала.

Одной из самых обсуждаемых в левом движении тем стало создание в Сиэтле так называемой Автономной Зоны Кэпитол-Хилл (СHAZ).  О происходящем поступает довольно противоречивая информация, что неудивительно, когда в массовое движение вовлечены разные идеологические и классовые группы. К тому же конфронтация Автономной Зоны с федеральными властями США привела к информационной войне. Соответственно, ряд СМИ представляли освобожденный район Сиэтла в неблаговидном и местами гротескном свете. Выдвигались обвинения в попытках сегрегации, расизме против белых американцев, неконтролируемом насилии со стороны криминальных авторитетов и т.д.

Многие русскоязычные авторы называют освобожденные протестующими районы Сиэтла «коммуной». Начать стоит с того, что этот термин вводит читателей в заблуждение. Ведь никаких альтернативных капитализму форм производства и распределения организовано в Автономной Зоне пока не было. Еда и все необходимое производится не на освобожденной территории, на социалистических/коммунистических началах, а за ее пределами, с использованием наемного труда. «Коммуна» скорее напоминает протестные лагеря эпохи движения Оккупай, чем исторические явления с тем же названием (например, коммуны Арагона во время Гражданской войны в Испании). Это не упрек протестующим, просто внесение ясности в терминологию.

То, что социальное движение, приведшее к создание освобожденного района в Сиэтле, является неоднородным, всем очевидно. Там присутствуют анархисты, участники левых групп разного толка, сторонники Демократической партии, и просто множество людей без сформулированной идеологической позиции, возмущенных расистским полицейским насилием в США. Столь же неоднороден и классовый состав Автономной Зоны: большинство по всей видимости эксплуатируется через наемной труд, то есть это или прекариат, или наемные работники с более стабильным социальным положением, но отдельные представители бизнеса тоже представлены. Свою поддержку протесту выражали и некоторые чиновники Сиэтла. Эти разные идеологические и социальные группы по определению имеют подчас диаметрально противоположные взгляды на разрешение общественных проблем. Одни хотят социальной революции, уничтожения государства и капитализма, другие – льгот для определенных категорий бизнеса, третьи  – голоса избирателей.  Конечно нам хотелось бы, чтобы движение было пролетарским и стояло на революционных социалистических позициях. Но таких движений в современном мире нет, все восстания последних десятилетий, от Арабской весны до украинского Майдана включали в себя разные идеологические и классовые группы. Такова реальность, которую нам предстоит менять.

В условиях, когда точную информацию о соотношении сил между разными фракциями внутри CHAZ получить затруднительно, надо исходить из официальных заявлений и требований протестующих. Благо, манифест Автономной Зоны имеется в открытом доступе в сети (https://caphillauto.zone/demands.html), в том числе на русском языке (https://inosmi.ru/politic/20200612/247598146.html). При рассмотрении этого манифеста мы конечно же сталкиваемся с проблемой репрезентативности – мы не знаем точное количество участников голосования, на котором он был принят, насколько разные группы внутри протеста были представлены на собраниях, соотношение голосов и тд. В то же время в публичном доступе к настоящему времени не появилось ни одной другой программы Автономной Зоны Кэпитол-Хилл. То есть данный манифест является единственным открытым выражением коллективной политической воли CHAZ.

Интересно, что требования в манифесте выдвигаются не федеральному правительству США, а властям Сиэтла. То есть их выполнение возможно, согласно его авторам, в рамках автономии штата. О каких-то более глобальных преобразованиях речи не идет. Требования манифеста делятся на четыре категории: реформы правоохранительной системы, реформы в области экономики, реформы в области здравоохранения, реформы в сфере образования. Те требования, которые наиболее ярко отражают характер манифеста, стоит разобрать отдельно.

Согласно манифесту, Департамент полиции Сиэтла должен быть упразднен. Впрочем, полиция должны быть отменена постепенно, в переходный же период ограничивается использование оружия полицейскими. Арестованные участники протестов должны выйти на свободу по амнистии, злоупотребления полиции должны быть расследованы. Кроме того, манифест требует существенного смягчения правоприменительной практики за преступления, связанные с легкими наркотиками, и ряд других реформ, которые в целом гуманизируют органы правопорядка. Отдельной дискуссии заслуживают два пункта. Во-первых, протестующие требуют, чтобы все «небелокожие люди» («people of color»), осужденные за насильственные преступления, получили возможность повторного рассмотрения своих дел. Причем в качестве присяжных при этих повторных рассмотрениях должны также выступать небелокожие люди. Этот пункт создает впечатление, что протестующие требуют расовой сегрегации – по сути, речь идет о предоставлении разных прав в зависимости от цвета кожи. С другой стороны, нельзя забывать о том, что американское общество и так фактически является сегрегированным, и не-белый имеет больше шансов быть убитым полицией или осужденным на длительный тюремный срок, чем белый американец. Поэтому этот пункт манифеста нельзя рассматривать в отрыве от американского контекста.

Другой, более значимый на мой взгляд пункт, отражает позицию манифеста относительно парламентаризма. Согласно авторам текста,осужденным заключенным должно быть предоставлено избирательное право, которого они в настоящее время лишены. На первый взгляд, требование не лишено смысла – на осужденных не должно ставиться клеймо «отверженных». С другой стороны, требование расширения избирательного права означает, что свои преобразования протестующие считают возможным осуществить через представительные учреждения, парламент, а не исключительно путем прямого действия. Это подтверждается тем, что манифест содержит требование реформировать избирательную систему Сиэтла таким образом, чтобы представителям рабочего класса было легче выдвигаться на ответственные должности. То есть речь идет о реформировании парламентаризма, а не о разрыве с парламентской парадигмой. Переход к прямой демократии даже на локальном уровне манифест Автономной Зоны не предусматривает.

В области экономики и социальных прав манифест также весьма умерен. Так, его авторы требуют остановить джентрификацию и ввести фиксированную арендную плату. Непонятно правда, кто и как ее будет фиксировать. Но исходя из того, что авторы манифеста хотят запретить реформированной полиции проводить облавы на бездомных, социализация всего рынка жилья Автономной Зоны не предусматривается. То есть отсутствие крыши над головой само по себе не станет основанием для предоставления квартиры или комнаты. Вместе с тем, список социальных требований содержит самый странный, с социалистической точки зрения, пункт: жителям Сиэтла предписывается «с гордостью поддерживать» чернокожих бизнесменов, потому что якобы «их деньги – это наша сила и самодостаточность». Совершенно неясно, как этот пункт сочетается с остальной социальной программой Автономной Зоны. Что произойдет, если афроамериканец- владелец недвижимости решит повысить арендную плату в принадлежащем ему доме, ссылаясь на инфляцию и колебания рынка? Или если чернокожий владелец смузи-бара вызовет добрую реформированную полицию для того, чтобы та прогнала бездомного, который устроился на ночлег рядом со входом в его заведение? Дескать, бродяга своим неряшливым видом отпугивает клиентов и препятствует тем самым получению прибыли. Будет ли в таких случаях действовать предписание о поддержке «прогрессивного черного бизнеса»? Как бы то ни было, противоречия в манифесте очевидны. И это неудивительно, ведь программа, построенная на взаимоисключающих идеологических и классовых позициях, обречена на противоречия. Следует наверное добавить и то, что манифест CHAZ требует поддерживать «черный бизнес», но о ликвидации наемного труда и социализации средств производства, хотя бы в долгосрочной перспективе,  в нем речи не идет. Но без уничтожения системы наемного труда даже основное требование Автономной Зоны– упразднение Департамента полиции Сиэтла – представляется трудновыполнимым. Ведь вряд ли найдется достаточное количество людей, которые, после восьми или более часов на работе, захотят в свободное время заниматься охраной общественного порядка. Соответственно для этого потребуются «профессионалы» – то есть та же полиция, только с другим названием.

В итоге следует признать, что манифест Автономной Зоны представляет из себя социал-демократическую программу с уклоном в политику идентичностей. Как же эта программа должна быть реализована? В освобожденном районе несомненно есть искренние революционеры, но о революционном преобразовании общества в манифесте CHAZ речи не идет. Скорее предполагается союз с анти-трампистскими группами внутри американского политического истеблишмента и использование парламентских механизмов влияния. Такой сценарий не выглядит обнадеживающим – вместо прямого действия и социального творчества масс мы возможно увидим грызню между политиками разных оттенков. Гораздо более верным представляется толкать народное движение как можно дальше влево, к борьбе за полное уничтожение государства и капитализма. Есть надежда, что американские революционеры понимают это не хуже нас, и что у них все получится.

Алексей Макаров

Точка зрения авторов статей на портале leftblock.org является их личным мнением и может не совпадать с мнением редакции портала.